Из Мертвых. Одиннадцатое Инктября

Секунда за секундой, час за часом, дни, перетекающие в недели и сплетающиеся в полотно месяцев. Вокруг – белым-бело. Цвет снега. Цвет боли. Цвет пустой страницы, словно проткнутой ножом-курсором.

Моя муза мертва. Я не могу ничего написать, и белизна страницы режет мои воспаленные глаза. Поток мыслей истончился, превратившись из бурной реки в тоненький ручеек, который засох на соляных кристаллах.

По телу разливается слабость, и я преисполняюсь ненавистью к самому себе. Где тот душевный порыв, коим я упивался? Где неумная жажда творить? Почему все, что у меня осталось – это усталость, настолько твердокаменная и гранитно-серая, что ее не выложить на эту бумагу – прорвет.

Я с ненавистью уставился на аквариум, стоящий на письменном столе. Вон она – полуистлевшая, скорчилась на дне, гармоничным комком лежа среди пожухлых одуванчиков и ландышей. Я сделал все, чтобы ей было там комфортно, а она бросила меня. Маленькое тельце с выпирающими костями будто упрекало меня, и я снова разозлился. Музы созданы, чтобы служить! А эта своим комариным жужжанием чуть не свела меня с ума, не давая ни есть, ни спать, все грозилась, что покинет, прежде чем я напишу тот самый гениальнейший роман. И я не мог нормально работать или общаться с женой, потому что она, это мерзкое создание, подогревала мой самый липкий страх – потерять ее.

И я не выдержал. Схватил ее, не обращая внимая на то, как она упиралась, как визжала и царапала мои руки так, как это не смогла бы сделать даже самая острая на свете бумага. И посадил в банку, окружив вещами, что так любят музы – цветами, ароматами и красотой. Я пообещал вернуться – потом, когда возьму отпуск, когда дети сдадут экзамены в среднюю школу и когда у меня наконец появится свободное время для того, чтобы написать роман, идею которого я лелеял со времен студенческой скамьи. Никогда еще я не работал в таком темпе, никогда еще не спорилось дело лучше. Я ни на минуту не забывал о моей прекрасной пленнице, и вот, когда наконец я заперся у себя в кабинете и снял покрывало с аквариума, который скрывал от посторонних любопытных глаз, то меня ждало ужасное разочарование.

Моя муза не ела фруктов, не пила нектар и не наслаждалась приготовленным исключительно для нее одной раем. Ее заострившиеся черты, ее землистого цвета личико, гнилые фрукты вокруг, плавно покрывающиеся плесневым мхом – вот что произошло с моей мечтой, с моим лучшим творением! Муза предала меня, предпочтя умереть в захиревшем оазисе вместо того, чтобы вместе со мной создать новый райский уголок, для которого всего и требовалось, что потерпеть.

Я кричал, рвал на себе волосы, вновь и вновь заливался горькими слезами, но тщетно – запах тления уже разносился по комнате. Я был настолько в отчаянии, что был готов схватить подсвечник и сжечь этот проклятый дом, но остановился. Я не имел права. Мне суждено сначала написать самый гениальный роман в истории человечества, чтобы потом, гордо держа его в руках, ступить в пожирающее пламя и заставить мириады людей корчиться в муках, смотря, как на их глазах превращается в прах то, что могло привести бы их к вершинам блаженства. И потом, когда на пепелище среди детских костей найдут чудом нетронутые страницы, они возведут меня в ранг Мессии, будут поклоняться моему праху и говорить, что настоящие шедевры не горят.

Я стоял возле аквариума моего сгнившего полуразложившегося таланта и горько плакал. Слезы катились по моим щекам и падали на отполированную столешницу. Я не оплакивал музу, я горевал о себе.

Тяжело вздохнув, я принял единственное верное решение. Я открыл бар и достал самый лучший джин, свернул шею банке с детскими пожеланиями к Рождеству, беспощадно вытряхнув их в камин. В эту банку я осторожно, стараясь не повредить крошечное тельце, опустил музу, положил к ней бутон розы и залил мой самый лучший букет джином. Когда муза оказалась полностью в жидкости, преломляющийся свет сделал ее пятнистое личико снова полнощеким и даже немножко живым. Я затаил дыхание, поразившись, насколько комично она выглядит. Та, которая не отпускала меня ни на миг и почти разрушила мою жизнь, отдала свою для того, ради чего она появилась на свет.

Я проникся любовью к этому существу. Удовлетворенно сел за стол и придвинул к себе ноутбук. Занес пальцы над клавиатурой, смакуя первую строку. Она должна быть особенной, такой, чтобы сразу вскричать в мозгу читателя – такого он еще не видел.

Я сидел мгновение, минуту, час… Я смаковал слова и крутил так и эдак различные грамматические структуры. Прошло много времени, прежде чем я забыл, о чем хотел писать и подумал, что вначале следует проработать структуру.

Мертвые глаза музы мрачно взирали на меня из-под пергаментной кожи век.