Растение. Тринадцатое Инктября

На раскрытую книгу упал солнечный лучик и запрыгал ярким котенком меж мудреных строк древнегреческого мыслителя. Взгляд Давида невольно устремился за ним, и мысль была потеряна. Как, впрочем, случилось со многими ее товарками – читать текст, настолько изобилующий метафорами, эпифорами, вычурными эпитетами и прочими представительницами искусной философской мысли было просто невозможно.

Давид вышел проветрить голову – в тишине и мрачной угрюмости университетской библиотеки ему всегда казалось, что каменные бюсты поэтов и мыслителей злобно смотря на него мертвыми глазами без зрачков. Осуждают за неспособность впитать в себя то, что для было либо очевидным, либо впитывалось еще с молоком матери.

Через месяц уже начиналась пора экзаменов, что значило, что студентам приходилось сражаться не только с тоннами литературно-философского добра, но и с природой – все расцветало, росло и буйствовало, тело нестерпимо хотело разорвать поистине прометеевы оковы образовательного учреждения и отправиться на свободу предаваться дионисийским и апполлоническим увеселениям. Давид был одним из тех, кто мужественно сопротивлялся зову плоти и разума. Даже сейчас, сидя в одном из любимых уголков кампуса возле огромного лаврового куста, он изо всех сил старался думать исключительно об «Этике» Аристотеля.

Бессознательно вчитываясь в мелкий шрифт, он сорвал лавровый лист, поднес его к лицу и глубоко вдохнул. Запах тут же напомнил ему детство, когда он приезжал к папиным родственницам, эмигрантам из Италии, и те готовили кучу яств непременно с этой приправой. Помотав головой, Давид прогнал мысли и стал усиленно думать о том, как такой же запах наверняка ударял в нос Цезарю, когда тот при переходе через Рубикон бросил свое знаменитое величественное «Alea iacta est», «Жребий брошен».

Он повертел листок перед глазами и продолжил разгадывать головоломку. Что значит лавр для античности? Наверняка такой вопрос будет задан на экзамене. Профессор Байер, сухопарый педантичный немец, с особым выражением декламирующий крылатые латинские выражения, очень любил заваливать студентов совершенно обескураживающими вопросами. Если на столе стоит подсвечник – будь готов к вопросу о мире вещей и мире идей Платона, если он ест яблоко, то не миновать принудительного библейского экскурса.

Поморщившись, Давид стал вспоминать прошлогодний курс античной мифологии. Кажется, это был Овидий. Кажется, Аполлон обидел Эрота, и тот в отместку поразил его стрелой желания к Дафне, а бедная нифма, дочь речного царя, настолько не хотела поддаваться чарам всяких там божеств, которых было пруд пруди, на всех девственности не напасешься, взяла да и превратилась в лавр. Как же ее звали? Даная? Дафна? Вроде последнее.

Давид удовлетворенно хмыкнул. Все же не решето его мозг, хоть и трудно впихнуть что-то новое. Легенда о Дафне и Аполлоне. Он прикинул, сколько девушек предпочли бы прикинуться кустом, вместо того чтобы откликаться на ухаживания лощеных красавчиков с факультета журналистики или перекачанных бабуинов университетской сборной, попавших в престижных вуз исключительно потому, что ведущие умы побоялись, что иначе их просто сметет волной невежества.

- Да ты несчастное существо, - пробормотал Давид, смотря на листик в руке, и встрепенулся – докатился, с кустом разговаривает. Вот что факультет филологии с неокрепшими молодыми разумами делает.

Порыв ветра перелистнул несколько страниц в толстом фолианте. Душистый листок в руке съежился, и Давид несколько секунд с изумлением рассматривал длинный седой волос, лежащий на ладони. Потом, пораженный догадкой, сорвался с места и отошел на несколько шагов, придирчиво всматриваясь в безобидный с виду куст. Ветер колыхал одинокие веточки, вылезающие за пределы того, как куст оставил садовник с его ножницами. В кусте не было ничего человеческого. Но что же он тогда видел?

- Ты живое?

Ответа не было. Смущенный нелепостью ситуации, Давид повторил тот же вопрос на латыни, отчаянно надеясь, что не спутал спряжения.

Ветер рванул ветки еще раз и еще, как будто кто-то качнул головой.

- Дафна… эээ… Даэфни эст?

Ветер повторил тот же трюк. На лбу Давида выступили капельки пота. Он обернулся – вокруг не было никого. В этом уголке кампуса редко кто бывает, обычно все студенты сидели в кафе или в библиотеке.

Он приблизился поближе к лавру. И, не веря своим ушам, расслышал легкий шепот, повторяющий одну и ту же фразу. Это был вопрос, который Давид ввиду своих скудных познаний в латыни не до конца понял. Но там точно было что-то о горе, мужчине и времени.

- Я скоро приду, - бросил он на английском и побежал в общежитие, за учебником грамматики и старыми конспектами.

Экзамен по античности он точно сдаст в этом семестре на твердую «А».