Сирена. Восьмое Инктября

Гладь теплых волн еле заметно волновалась, скрывая в своей утробе неведомых чудовищ. Ни облачка не было на кристальном небе, а легкий ветерок лишь слегка обдувал морские просторы, не наполняя, однако, выцветшие от долгого плавания паруса. Синеглазая богиня Амфитрита, всеблаженная покровительница моряков, устремила свой взор на других путников, оставив корабль ахеян без надзора. После гнева Посейдона, наславшего на них шторм, лишь чудом не унесший несколько жизней, моряки остались без еды и питья. Лишь несколько плошек пресной воды оставалось на корабле, но и те бравый Одиссей вышвырнул в пучину, опасаясь, как бы его верные мужи не поубивали друг друга из зависти и подозрений.

На востоке виднелись острые утесы, и Одиссей вспомнил слова Цирцеи, говорившей, что здесь живут сирены. Сладкоречивые полурыбы-полудевы, только того и жаждущие, как погубить моряков. Он славился своим хитроумием, и пустил в ход пчелиный воск, залепив и себе, и всей команде уши. Он низко нахлобучил повязку, спасающую от заливающего глаза пота, чтобы не видно было следы воска у ушей. Затем встал у руля, направив судно к утесам, так, чтобы утихший было ветер только приблизил их, но не разметал в щепки.

Не услышали ахеяне ни сладкозвучного пения, ни удара волн о смертоносные скалы. Команда трудилась, сворачивая тросы да сети и лишь изредка бросала жадные взгляды на казавшие голыми скалы, торчащие из воды, словно зубья Посейдонового трезубца. Одиссей вперил взгляд своих очей туда, где, как ему почудилось, он различил какое-то шевеление. И он не ошибся – из-за скалы выглянула женская головка с волосами цвета Аполлоновой колесницы, насаженная на нежные белые плечи, каких не сыщешь ни у одной красавицы Эллады. Она открывала маленький чудно очерченный ротик, в мольбе протягивая руки в сторону моряков, словно умоляя о чудесном спасении. Но невдомек ей было, что мужчины не слышат ни звука, и неотвратимое бедствие им не грозит.

Все ближе и ближе подплывал корабль к острову, и вот уже различить стало пену морскую, разбивающуюся о зубцы, вот уже видны мелкие капли морской воды на белоснежных ланитах прекрасной девы. Она ободряюще улыбалась, когда Одиссей, словно завороженный, протянул к ней руки, словно в объятии. Сирена не заметила знака, сделанного кормчему.

Лишь миг – и она оказалась опутана сетью с вплетенными по хитроумному замыслу Одиссея рыболовными крючками, который вмиг разорвали нежную кожу, и брызнула светлая кровь.

- Рыбье отродье, - процедил Одиссей, резко натягивая парусный канат и направляя корабль прочь от скал, сулящих лишь мучительную смерть.

Сирена билась на палубе, раня и без того уже израненную кожу. Но удалые и бравые сыны Гипериона уже набросили на нее канаты, привязав к мачте, и мощный мускулистый хвост, весь покрытый перламутровой чешуей, не мог нанести им ни малейшего вреда. Одиссей лично сделал из веревки петлю, надел его сирене на голову и туго затянул. Так она едва могла дышать, не то что петь или позвать своих товарок. Затем, махнув рукой команде, показал, что можно вытащить воск из ушей и сам сделал то же самое.

- Подлый обманщик! – прошипела сирена. Выше пояса она действительно была красива, отчасти прекрасными формами, отчасти тем, что не стыдилась своей наготы. Если бы не хвост и не скрежещущий голос со странными пощелкиваниями меж словами, то ее и впрямь можно было бы принять за женщину.

- Уж кто бы говорил, - насмешливо бросил Одиссей.

- Отпус-с-сти, - прощелкала она. По глазам было видно, что сирена боится. Крючки, впившиеся в тело, причиняли ей боль, а слишком долгое нахождение на солнце сжигало нежную кожу. Дочери злобного Тритона, проклятые Посейдоном, были обречены на существование меж двумя стихиями.

Кормчий, гогоча, дернул за сетку, и сирена, подобно жалкой бесхвостой ящерицей державшаяся на окровавленных руках, шлепнулась на палубу, разбив себе нос о доски. Всхлипывая, она пыталась заслониться руками от насмешек и солнца, но туго натянутая сетка и крючки в ней не давали ей такой возможности.

- Отпусти, - тихо повторила она, глядя на Одиссея. Не увидев в его глазах и намека на пощаду, она прошипела: - Или сдохнешь, подобно псу, а кос-с-сти твои еще долго будут глодать чудовищ-щ-ща. О, я знаю, кто ты! Твой путь леж-ж-жит далеко, и не суж-ж-ждено тебе увидеть родных з-з-земель. Твоя кровь напитает землю с черным пес-с-с-ском и потомки Харибды будут выть на твоих ос-с-станках…

Она удовлетворенно и зло заклокотала, увидев отблеск страха в глазах хитроумного ахеянца, но было поздно – он выпрямился и ушел, перед тем бросив команде, что они вольны развлекаться, как им угодно. А после – в расход.

Одиссей ушел в тень, где стояли бочки с маслом и бесполезным в море добром, прихваченном с острова Цирцеи. Он устало смежил веки и уснул под улюлюканье моряков и жалкого шипения полуженщины. Изголодавшиеся в море ахеянцы закроют глаза на хвост, а дома, в Итаке, он расскажет совсем другую историю. Историю, которую, как он знал, будут помнить многие века, когда даже от всемогущих богов останется один лишь песок на пергаменте.

Уже поздно ночью, когда светила продолжили рассказывать свои нескончаемые истории и подвигах и коварстве, смотря на спокойную водную гладь, он думал о жене, о красавице Пенелопе, оставшейся вдовой при живом муже. Эти морские полурыбы напоминали ему о ней белыми грудями и нежными руками. Но не пристало славному правителю Итаки затуманивать свой разум мерзкими чаровницами! Одиссей пожевал губами, сплюнул слишком плотную для рыбьей кость за борт и ушел на нос корабля. Он знал, что еще более страшная опасность ждет их впереди. Корабль должен пройти через узкий пролив меж двумя скалами, где живут твари похлеще сирен.